Человек в эпоху просвещения

Обсуждение глобальный проблем современности и о том, как выжить в них человечеству
Замойский Станислав

Человек в эпоху просвещения

Сообщение Замойский Станислав »

Отрывок из работы.

В Англии и ряде других стран, где тенденция к единству сословий получила преобладание над их взаимным обособлением, абсолютизм либо не развивается в своём завершённом виде, либо устраняется во¬все. Здесь он рассматривается не как гарант от социальных потрясе¬ний, а в качестве фактора, провоцирующего их. Не забудем, что в на¬чале английской революции XVII века в положении силы консерва¬тивной выступал скорее парламент, и его меры были направлены ско¬рее против неоправданных новаций королевской власти, подрывав¬ших стабильность в стране. Теория разделения властей, в которой Локк обобщил опыт английского государственного управления, как раз и призвана была предохранить страну от подобных произвольных новаций.


85
Поскольку обратное трансцендирование в действительность обо¬собленного от неё человека делается его внутренним побудительным мотивом, мы вправе говорить о возникновении в эпоху Просвещения устойчивой нравственной ориентации человека на светской основе. Такую ориентацию пыталась выработать ещё культура Возрождения, призывая человека раскрывать в своём природном существе обожест¬влённое начало. Однако, богоравный человек не без основания считал божественными все проявления своей природы, и его индивидуализм носил все проявления аморализма. Эффективная нравственная систе¬ма вообще едва ли возможна на почве утверждения богоравности че¬ловека, ибо нравственность, имеющая императивный характер, всегда предполагает известное ничтожество, несовершенство человека. Про¬свещение, исходящее из такого ничтожества человека, взятого самого по себе, в обособлении от общества, создаёт необходимые предпосыл¬
ки для создания светской морали. При этом необходимо помнить, что человек, совершающий обратное трансцендирование к действительно¬сти, в начале был обособлен от неё в результате первого трансценди- рования. Поэтому нравственные нормы, которыми регулируется об¬щественная жизнь, существуют для него как нравственные нормы это¬го обособленного, изолированного индивида, данные ему либо от природы, либо Богом. И тогда Бог деистов рассматривается в роли законодателя не только природы, но и человеческой жизни в целом.
Создание системы светской нравственности взамен прежней рели¬гиозной сыграло важную роль в стабилизации общественной жизни, когда общество нуждалось в успокоении после потрясений религиоз¬ных войн. На вершине иерархии нравственных ценностей помещалось в эпоху раннего Просвещения понятие «общего блага», отождеств¬ляемого с благом государства. Оно служило условием блага каждого подданного в его земной жизни. Следовательно, исполнение долга (прежде всего долга профессионального) по отношению к государству признавалось первой задачей человека. Это позволяло примирить со¬словное неравенство людей с представлением об их естественном ра¬венстве, что мы и находим в трудах многих моралистов и юристов эпохи раннего Просвещения.

Раннее Просвещение во многом носило именно дворянский (а не буржуазный) характер, даже если его идеи разрабатывались выходца¬ми из «третьего сословия». В среде дворянства, игравшего тогда роль ведущей общественной силы, среди нравственных ценностей особое значение приобретает представление' о чести. М.Оссовская следую¬щим образом определяет значение чести для общества и для человека Чести: «Если вы заняли такое-то положение в обществе, честь не по¬зволяет вам вести себя так, как если бы вы считали себя недостойными
этого положения». Так в представлении о чести идея общественного служения сочеталась с личным самоутверждением человека.
3. Коснувшись темы нравственных ценностей, мы тем самым ста¬вим вопрос о духовных ценностях вообще, о духовной культуре и ду¬ховном творчестве самих по себе и в их отношении к другим сторонам жизни. Духовная культура — это всегда трансцендирование за преде¬лы обыденной жизни, открытие нового измерения сравнительно с ней. Это тем более верно в применении к человеку Просвещения, который, исчерпываясь отношением к посюсторонней действительности, обре¬тает себя в дистанцировании от неё.
Всё же в сознании Просвещения живёт идея не просто обособле¬ния от реальности в сфере культуры, но и сознание ничтожности этого обособления, ничтожности культуры, взятой самой по себе, помимо её целенаправленного обратного движения к реальности, озабоченного её преобразованием. В этом, пожалуй, главное отличие культуры Просвещения от культуры Возрождения. Последняя создавала пре¬красный гармоничный мир культуры среди контрастов и дисгармо¬нии реальности, как будто не озабоченная происходящим, а на самом деле стремясь увлечь людей, погружённых в реальность, своими свет¬лыми видениями. Культура Просвещения не полагается только на си¬лу идеального образа. Она исполнена практического нравственного, а часто и откровенно утилитарного пафоса, направленного на преобра¬зование общества в интересах «общего блага» людей здесь, на земле. Представление о ничтожестве культуры, взятой самой по себе, обора¬чивается обоснованием её учительской воспитательной функции, то есть тем, что мы и сейчас понимаем под просветительством. При этом своё обратное движение к окружающей жизни культура Просвещения начинает из своего обособления от неё, из идеального мира, создан¬
ного ею, что превращает ее в выразительницу вечных нравственных истин, которые она преподает окружающему.
Рассмотрим отношение культуры Просвещения к окружающему, без чего она непонятна, на примере драматического искусства класси¬цизма, которое не случайно расцветает в период раннего Просвеще¬ния. Нравственный пафос драмы заставляет выводить на сцену чело¬века в качестве носителя преимущественно какой-то одной характери¬стики, подлежащей нравственной оценке, так что человек в конечном итоге расстаётся с ней, и подлинным героем оказывается столько же он сам, сколько и эта с нравственных позиций осмысленная, отвле¬чённая характеристика. Гёте хорошо выразил это в своём высказыва¬нии о Мольере: «Мольер,— сказал Гёте,— так велик, что, перечиты¬вая его, всякий раз диву даёшься. Он единственный в своем роде, его пьесы граничат с трагическими и полностью захватывают тебя, ему никто не осмеливается подражать. «Скупой», где порок лишает сына всякого уважения к отцу, — произведение не только великое, но и в высоком смысле трагическое».68
При этом необходимо ещё раз подчеркнуть, что эта черта, харак¬теристика, владеющая индивидом, не выступает в роли самоцели и предмета эстетического любования, как у романтиков. Она опосредо¬вана нравственной рефлексией, и поэтому владеющая человеком страсть одновременно и полагается, и разлагается. А это в свою оче¬редь требует замедления действия, не позволяющего страсти про¬рваться со всей её непосредственностью. «Действие французской тра¬гедии сведено к минимуму. И речь не,просто об известных трёх един¬ствах...— сама история, положенная в её основу, требует узких ра¬мок». И далее: «Автор французской трагедии на канве всем известной, самой по себе незанимательной «истории» стремится выделить лишь
два-три ярких момента, он избегает внешних приключений, невероят¬ных событий: сюжет — лишь возможность поставить определённые психологические проблемы. И автор, и зритель не столько любуются зрелищем людских страстей, сколько предаются их разбору». Имея в виду эту опосредованность страсти рефлексией, Ж. де Сталь отметит: «В французских пьесах герои даже в страданиях свято блюдут прили¬чия».
Справедливости ради необходимо отметить, что и возможности тогдашнего театра соответствовали условиям классической драмы. Сказывалось влияние присутствия на сцене публики. «Присутствие на сцене публики имело не меньшее значение и для игры. Так как эти си¬дения отнимали добрых две трети ширины, то для действия, для ка¬ких-либо движений на сцене решительно не было места. Игра поэтому сводилась к самым необходимым жестам и декламациям. Сами акте¬ры ни минуты не могли забыться, сжиться со своей ролью; зрителям также трудно было терять из вида, что они только в театре».
Известная односторонность персонажей классической драмы це¬ликом подчиняла их системе их взаимных отношений, которые таким образом, сами приобретали черты самостоятельности, условности, отвлечённости от реальной жизни. Условность классической драмы, её частое обращение к античным сюжетам свидетельствует об этом. Вместе с тем именно эта условность и отвлечённость являлась предпо¬сылкой «статики страсти», её анализа и придавала героям классиче¬ской драмы универсальное значение. П.А.Катенин писал: «Не без ос¬нования уважают французы более других комедию лиц, основанную
на раскрытии какой-нибудь одной из сзрастей или слабостей челове¬ческих. Проникая, так сказать, во внутренность души, изображая свойства, неизменные от времени и места, она везде и всегда сохраняет свое достоинство независимо от условных обычаев и прихотей обще¬ства». Условность классической драмы, условный идеальный мир, созданный ею, выражали позиции тогдашней культуры, которая об¬ращалась к жизни из своего обособления от неё и оттуда преподавала ей вечные неизменные нормы. Если реалистический театр считал сво¬ей задачей выражать жизнь, то театр классицизма скорее задавал ей нормы и стремился преобразовать жизнь в соответствии с ними.
Впрочем, нельзя отказывать в жизненности самим этим нормам, правда, это была жизнь особого рода. Э.Ауэрбах пишет о ней сле¬дующим образом: «Власть государя (об одном из героев трагедии Ра¬сина), связанная с нею величественность, стали плотью и кровью его естества, его величие неотделимо от его сущности, и даже перед лицом Бога и перед лицом смерти он выступает как подобает царю; это — полнейшая противоположность «тварному» представлению о челове¬ке. При этом было бы нелепо отрицать за этим, как иногда поступали романтики, естественную человечность, естественность и простоту; по крайней мере судить так о Расине — значит совершенно не понимать этого поэта, поскольку его герои естественны и человечны в совер¬шенном и примерном смысле; только жизнь их, волнующая и образ¬цовая в своей человечности, разыгрывается на сценической площадке, высоко поднятой над землей, и для них само собой разумеется пребы¬вать там».
Это замечание Э.Ауэрбаха о «сценической жизни» чрезвычайно важно, потому что свидетельствует о позиции не только культуры
Просвещения, которая обращалась к жизни из своего обособления, но и о специфике самой этой жизни, когда она идет навстречу своей культуре, а не противостоит ей, как в эпоху Возрождения. Действи¬тельно, для обособленного от жизни человека сознание ничтожества его обособления превращается во внутренний побудительный мотив обратного, уже нравственного, возвращения к этой жизни. Но и в этом обратном нравственном движении к жизни он не может не чув¬ствовать себя обособленным от неё, ибо обретает себя в конечном счё¬те только в обособлении. Это двойное движение очевидно уже в пред¬ставлении о чести, где нравственная идея долга относительно общест¬ва соединяется с личным самоутверждением, когда человек, отдаваясь общественному служению, остаётся тем не менее при себе и способен взглянуть на себя со стороны. Это и превращает его до известной сте¬пени в актера, что становится не его профессией, разумеется, (статус актера ещё в эпоху раннего Просвещения был очень невысок), а жиз¬ненной позицией. Эта роль актера, игрока, в дворянско- аристократической среде чрезвычайно распространённая, могла при¬нимать самые разнообразные обличил: от органического слияния эти¬ческого и эстетического начал при ведущей роли этического до эстет¬ствующего цинизма и актёрства в корыстных целях.
Границы между культурой и жизнью, театром и жизнью в опре¬делённой мере размывались. Это и проявлялось высшим образом в присутствии зрителя на сценической площадке. Й.Хейзинга пишет: «В нашем сознании утвердился образ именно XVIII столетия как истори¬ческой эпохи, насыщенной игровыми и игривыми элементами».74 А Б.Р.Виппер отметил следующие черты жизни монархических дворов, которые были центрами культуры раннего Просвещения: «...роскошь и условность придворного этикета в XVII-XVIII веках, интерес к тан¬цам и позе, всё возрастающее опьянение модами, нарядами, внешно¬стью».75 Позднее зрелое Просвещение, ориентирующееся уже на бур¬жуазные круги, подвергнет острой критике эту искусственность и те¬атрализацию жизни, хотя едва ли сможет само избавиться от них до конца.
4. Мы говорили об обособлении от реальности и об обратном движении к ней, как оно осуществляется в высокой культуре. Однако это обратное движение к реальности, порождённое сознанием собст¬венного ничтожества, может принимать и иной облик. Как раз вслед¬ствие того, что человек от окружающего обособлен, он видит в нём исключительно сферу реализации своих материальных интересов и потребностей, ибо это окружающее чуждо ему. Окончательный рас¬пад теоцентрического миросозерцания полностью реабилитирует стремление человека к земному счастью и благополучию. Тем не менее подобная реабилитация материальных интересов и потребностей, ко¬гда всё существующее оказывается их своеобразным продолжением, не ведёт к «войне всех против всех», как это нередко оказывалось в эпохе Возрождения.
Дело в том, что это обратное движение к реальности, когда она рассматривается как поле для игры материальных интересов, в кото¬рых проявляются непосредственные влечения природного человека, до некоторой степени парализуется движением возвращения человека к себе, так как в конечном итоге именно у себя, в обособлении от ре¬альности, человек себя обретает. Это вторичное обособление человека вновь предоставляет окружающему в его глазах самостоятельность и самоценность и делает его внутренним, нравственным побудительным мотивом деятельности. Непосредственные стремления природного че-
75 Виппер Б.Р. Введение в историческое изучение искусства. М., 1985.
С.212.
ловека опосредуются нравственной рефлексией. При этом земное сча¬стье человека остаётся основной целью его существования, но в про¬цессе такого опосредования оно принимает вид «общего блага», во¬площённого в государстве, от которого зависит благополучие под¬данных, служба которому является нравственным долгом во имя об¬щего блага.
Подобное представление о земном благополучии оставляло ос¬новные рычаги экономической активности в руках государства, что и осуществлялось в теории и практике товарного меркантилизма, взято¬го в качестве руководства к действию большинством государств эпохи Просвещения. Товарный меркантилизм полагает основной целью го¬сударства в сфере экономики достижение положительного баланса в торговле с другими странами. Это связано с поощрением экономиче¬ской активности населения, но под строгим контролем государства. Как пишет Т.Мэн, один из теоретиков и практиков меркантилизма в Англии, там, где «население многочисленно и ремёсла процветают, там торговля должна быть обширной и страна богатой».76
Тот же принцип опосредования рефлексией, где активность в сто¬рону реальности сопровождается отталкиванием, обособлением от неё, в результате чего и эта активность, и реальность сохраняют вза¬имную самостоятельность, но подвергаются расчленению, опосредо¬ванию, мы находим в технологии тогдашнего материального произ¬водства, высшим выражением которого стала мануфактура. Правда, рефлексия в данном случае носит не нравственный, а утилитарный ха¬рактер. К. Маркс писал о мануфактуре: «Прежде всего расчленение процесса производства совершенно совпадает в данном случае с раз¬ложением ремесленной деятельности на её различные частичные опе¬рации. Является ли каждая операция сложной или простой, её испол¬нение сохраняет во всяком случае свой ремесленный характер и, сле¬довательно, зависит от силы, ловкости, быстроты и уверенности каж¬дого отдельного рабочего, от его умения обращаться со своим инст¬рументом. Базисом остается ремесло».77 Мануфактурное производство возникает ещё в Эпоху Возрождения, но именно вторую половину XVII-XVIII века справедливо считают временем его расцвета, и поня¬тие о мануфактурной стадии развития капитализма относится к этому периоду.
Аналогичное стремление не преобразовывать радикально тради¬ционные структуры, а с максимальной эффективностью эксплуатиро¬вать их, используя их собственные резервы, мы видим и в колониаль¬ной политике европейских государств того времени. JI.С.Васильев пишет: «Поэтому имеется в виду лишь характеристика феномена, свя¬занного с выходом на авансцену раннекапиталистической Европы, представители которой в странах, послуживших объектами колони¬альной экспансии, действовали, по существу, традиционными мето¬дами, но зато с энергией и целеустремленностью, присущими новому поднимающемуся капиталистическому строю. Именно это и стало ко¬лониализмом в привычном ныне значении слова, во всяком случае, на начальном этапе».78 Рабство на колониальной периферии Европы, в Америке, относится к явлениям того же порядка.
5. В отталкивании, в обособлении от реальности человек эпохи Просвещения обретает себя, и мы уже говорили о взаимном обособ¬лении сословий в это время. Но само это обособление, как отмеча¬лось, явилось следствием ничтожества человека самого по себе и его исчерпанности отношением к посюсторонней действительности. И в зависимости от отношения к этой действительности можно говорить
77 Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд. Т.23. М.. 1962. С. 157.
78'Васильев Л.В. История Востока. Т. 2. М., 1994. С.20.
не просто о взаимном обособлении сословий, но и о распределении между ними моментов обособления от действительности, обретения себя, с одной стороны, и ничтожества перед ней, исчерпанность от¬ношением к ней, с другой.
Первая сторона в эпоху Просвещения несомненно приходится на дворянство, и его обособление от окружающего выражается в том, что дворянство, правящий слой, стремится управлять окружающими общественными процессами. Хотя и элемент ничтожества в этом обо¬соблении дворянству известен, и он питает его чувство чести и долга в служении государству.
Что же касается исчерпанности отношением к действительности, то этот момент концентрируется прежде всего на стороне многослой¬ного и неоднородного «третьего сословия», хотя и в нём сторона обо¬собления представлена в определённых правах и привилегиях, кото¬рыми пользовались его отдельные-социальные группы, и в первую очередь буржуазия. Низы общества ничем не проявляют себя. Эпоха Возрождения и Реформации отмечена мощными народными движе¬ниями под социальными и религиозными лозунгами: жакерия во Франции, восстание Уота Тайлера в Англии, гуситское движение в Чехии, крестьянская война в Германии и др. В период Просвещения народ в целом безмолвствует, столкнувшись с консолидированной в государство мощью правящего слоя, а само это государство обеспечи¬вает широким слоям населения мир и порядок. Буржуазия молча ко¬пит богатства, выделяет из своей среды просвещённый слой, который озвучивает её заветные желания в форме часто непривычной для неё самой, но не ввязывается в сомнительные политические предприятия, участие в которых она принимала ещё во времена религиозных войн.
Внешняя политика становится делом дворцовых кабинетов, более Или менее свободных от давления общества, и в ней взаимная талант- ность соседствует с коварством во имя высших интересов государства. Войны ведутся силами небольших наёмных армий и мало трогают ос¬новную массу населения. Само название многих из этих войн напоми¬нает скорее семейные распри, несмотря на то, что в них участвуют крупнейшие державы Европы: война за испанское наследство, война за австрийское наследство, война за польское наследство и т.д. Каза¬лось, историческая жизнь, выраженная в крупных исторических собы¬тиях, оторвалась от повседневной прозы истории и разыгрывается на сценических подмостках, сходных с теми, на которых ставились дра¬мы Корнеля и Расина.

Вернуться в «Человек и Глобальные проблемы»